Слава богу, что большевики не запретили русскую классику – он всегда повторял это, удивляясь, как такое могло случиться. Русский до ненормальности, адекватный до патологии – лично я (кроме него) не встречал в реальной жизни человека, настолько отвечающего всем требованиям к Sapiens.
"Я принадлежу к самому темному поколению. Школу закончил при Сталине и не получил никакого духовного образования, кроме того, что любил читать художественную литературу. Слава Богу, это была большая ошибка большевиков — они не запретили русскую классику. Гласности у нас не было, но оглашенными мы были и к вере приходили сами. То есть мы поверили сами, а не потому, что нас этому учили те, кто поверил. Я не имею в виду только православие, естественно, но в широком смысле. Эта оглашенность, или самостоятельность, прихода к вере в Бога, по-моему, характерна для представителей моего поколения", – сказал как-то Андрей Битов.
Удивительной скромности человек, Андрей Битов воспринимал этот мир так, как он представал перед ним – нагим в его безобразной современности и чудесным в предполагаемой им перспективе. Это был (на моей памяти) единственный человек, понявший Армению не то, чтобы с полуслова, а с первых штрихов, задолго до того, как сквозь просветы туч соизволит показаться тебе обязательный Арарат.
Бесконечное босоногое путешествие по бесконечной "зоне бедствия" в Армении>>
Арарат, о котором он написал удивительно просто, и в то же время с невероятным пониманием: "Я должен был, как мне объяснили в Москве бывалые люди, увидеть Арарат прямо на аэродроме. Просто первое, что я должен был увидеть. Но его там не было. И в Ереване я тоже должен был видеть его, но не видел. И так до последнего дня. Я улетал первым рейсом и поднялся с рассветом. И тогда я увидел его...".
А что – больше ничего и не надо, что же еще можно сказать, увидев это небо и этот Арарат. Увидев все это, Битов перешел на, так сказать, ритм акына – что вижу, то и пою – и обратил внимание на алфавит. И кто написал лучше и правильнее о Маштоце?
"Начертав (именно не написав, не нарисовав), он обнаружил, что не хватает одной буквы. Тогда он создал и эту букву. И с тех пор стоит армянский алфавит. Для меня нет ничего убедительней такой истории. Можно выдумать человека и можно выдумать букву, но нельзя выдумать, что человеку не хватило одной буквы. Это могло только быть. Значит, был и такой человек. Он не легенда. Он такой же факт, как этот алфавит. Имя его Месроп Маштоц", — Андрей Битов сказал это и ушел по стопам Мандельштама, открывать для себя маленькую, но неисчерпаемую страну.
…Тысячу лет назад (на самом деле всего пять) он косвенно ответил на немой вопрос о том, чем же его покорил Арарат. Было дело в одном из жеманных петербуржских кафе – ну, из тех, где замерзшие леди зажигают синие свечки перед ликом красного Будды. Ему нравился Будда, а не леди, не забудем уточнить.
Влюбленная в Армению, или Как Надежда Мандельштам превратила Анну Ахматову в Ануш>>
"В молодости Битов держался агрессивно. Особенно в нетрезвом состоянии. И как-то раз он ударил поэта Вознесенского. Потом сам Битов говорил: "Дело было так. Захожу я в "Континенталь". Стоит Андрей Вознесенский. А теперь ответьте, мог ли я не дать ему по физиономии?!", - рассказывал о нем Сергей Довлатов, и эта характеристика очень подходит Андрею Георгиевичу.
— Андрей Георгиевич, что, по прошествии стольких лет, вы вспомните об Армении?
Андрей Георгиевич подумал, но недолго. Он, скорее всего, призывал на помощь воспоминания, и сказал: "А я помню все".
Этот драчливый и не торгующий принципами человек просветлел лицом. Просветлел на мгновение, потом обратно надел свои тучи, которые, кстати, ему к лицу, как питерская погода, и сказал что-то вроде: "Гора оказалась не такой лучезарной, как на этикетках или фресках московского ресторана "Арарат".
Андрей Георгиевич немного помолчал и продолжил: "Гора смотрела на меня, и я чувствовал себя неловко. Ей было непонятно, как сюда попал я, а мне – каким образом она здесь образовалась".
"Словно горе этой пришлось возникнуть и вырасти поневоле, чтобы подставить плечо ковчегу", - воскликнул, наконец, он, освободившись от неведомых оков.
Андрей Георгиевич, маэстро, мы же теперь остались совсем одни…