Злодей или гений: каким запомнили Параджанова современники

Сергей Параджанов (Саргис Параджанян) родился 9 января 1924 года в Тифлисе в армянской семье антиквара Иосифа Параджанова и Сиран Бежановой. "Параджанов материализовал дух" – такой лаконичной, но очень емкой фразой охарактеризовал кинорежиссера Юрий Норштейн. А составить более детальное представление о его яркой индивидуальности и противоречивом характере помогут воспоминания современников.

Он вообще играл в людей, окружавших его, как играют в куклы. Все мы были персонажами на его сцене. Все становилось предметом нескончаемого творческого акта – вчерашний поход на базар, завтрашний прием, чья-то шляпка или старинная безделушка. Дом был красив. Все предметы были скомпонованы, как его коллажи. Каждая вещь была отобрана, как необходимый и точнейший предмет реквизита…

Новому гостю традиционно представлялась "походная кровать Напо­леона", складная металлическая кроватка в стиле ампир, – других спальных мест не было. Сидели за дубовым столом на тяжелых церковных лавках с высокими прямыми спинками. Кругом были гуцульские иконы, деревянные ангелы Растрелли, старинные шлемы с павлиньими перьями, бесконечные штучки и множество параджановских работ – коллажей, живописи, графики. В экспедициях он рисовал пучками травы и цветов, сорванными по дороге. Были керамические рельефы на евангельские сюжеты. Были старинные куклы, которым он сам шил платья. Никто не понимал, когда он успевал работать. Однако я видела, как он мог, почти не глядя, создавать какой-то коллаж, выпивая и беседуя с гостем. Тут же придумывал какой-то эпизод для сценария и разыгрывал его, используя тебя как массовку.

Несколько раз я заставала его одного. В эти счастливые часы он бывал тише, чем обычно, добрее и глубже.

Я приходила показать мои новые работы. Он относился к ним с трепетом и заботой. То, как он их смотрел, было удивительно, вызывало радость и смущение. Он расставлял их всюду, смотрел, перебегая от одной к другой, прикрывая ладонью рот, говорил восхищенные слова, давал какие-то поразительные советы. Он был так серьезен и увлечен, что я страшно терялась и была счастлива, как больше никогда в жизни.

Так однажды я пришла к нему ранним вечером. Малиновое солнце уходило за края крыш. Он сидел на балконе в куртке, накинутой на голый волосатый торс, бил молотком старинные блюдца в розочку, колол осколки щипчиками, как сахар, складывал из них нечто прекрасное. Был тих, немногословен, сосредоточен. Такая была домашняя, отеческая беседа. Вечерело, и никак не могло стемнеть.

В другой раз я застала его в состоянии "фуриозо". Он метался по дому, швыряя предметы, выкрикивая какие-то бредовые фразы: "…Всё! Я больше не снимаю кино! Я бездарен! Хватит! Никогда!" Глаза его метали молнии или брызги слёз – я была в ужасе и спросила: "Дядя Сережа, что с вами, почему?" Он стал кричать: "Я посмотрел "Конформиста"! Ты видела "Конформиста"? Это гениально! Я не могу после этого снимать! Я говно! Я ничто!" Перечить было невозможно. Он набросил пальто и куда-то умчался.

Фильм нелегко было найти в прокате. Он был сильно порезан, но в общем при всех своих достоинствах никак не отменял Параджанова. Просто это было другое кино. Что он там увидел убийственного для себя – остается для меня загадкой.

Можно сказать, что я находился рядом с дядей всю свою жизнь, с рождения, хотя было время, когда Сережа (так Георгий называет Параджанова – ред.) жил в Киеве, сидел в тюрьме... А последние 12 лет его жизни, с 1978 по 1990 год, мы уже провели вместе, в одном доме… Для кого-то общение с Сережей представлялось невероятным праздником, для меня же это был быт — мы ругались, ссорились... А в 1978 году он меня чуть не посадил в тюрьму. Правда, я не сидел, однако судимость за попытку убийства дяди у меня имеется. В один прекрасный день он в полном смысле слова довел меня до сумасшествия! Настолько, что я схватил топор и пошел на него, а он побежал в милицию и написал заявление. Потом мы помирились…

Сережа был величайшим имиджмейкером! Такие люди, как он, начинают войны, делают революции. Он и совершил революцию в кино, в жанре коллажа. Ни у одного режиссера мира нет подобного Дома-музея, как у Параджанова в Ереване. Сережа отлично понимал, кто он есть! Он нередко говорил в запале, кричал: "Вы будете кассиршами в моем музее!" Хотя музея еще в помине не было. А он уже предсказывал: "Будешь сидеть там и воровать деньги! Было 200 посетителей, а ты скажешь — 120!.."

Сержик – по сути единственный режиссер в мире, кому удалось передать на экране непрозрачный, мерцающий воздух сказ­ки-мечты. Из любого пейзажа он делал натюрморты, киноживопись. Все его персонажи выглядят преувеличенно (глаза, усы, брови), словно герои Чапли­на 20-х годов. Но это не протест против дней сегодняшних или всей нашей жизни. Это мощная воля Параджанова, заставляющего людей переселиться в иной мир, присущий только ему самом). Мир, переполненный легендами и народными фантазиями.

Мечитов: "Он любил каждый день своей жизни, саму жизнь. Он любил все красивое, замечательное и вообще был человек другого мира. Такие сегодня не рождаются. Он мог искусно объединять красоту и свободу.

Однажды он сказал мне: "Снимай меня, и ты далеко пойдешь". Так и получилось...

Его необходимо было понимать и принимать: люди либо оставались с ним, либо уходили. Режиссер мог легко обидеть любого, обозвать, как угодно".

Вашакидзе: "Как-то Параджанов решил подарить мне старинный буфет. Я долго за ним не приезжал. Он в итоге разозлился и поставил мне ультиматум "შე დებილო ("ты, дурак") буфеты на улице не валяются-о!" Пригрозил отдать Эльдару Шенгелая (режиссер - ред), если не заберу. Он очень любил дарить подарки, даже в день своего рождения.

Однажды Параджанов сказал, что я чересчур добрый и положительный, и посоветовал жестче относиться ко многому".