Сепух и Вергине Ханджяны были выходцами из города Ерзнка в Западной Армении, долгое время жили в Ване, там у них родились трое детей. Еще до 1915 года русские офицеры, с которыми дружила семья, посоветовали Ханджянам уехать в Восточную Армению.
У Вергине нашли тяжелую болезнь – методы тогдашней медицины несколько отличались от сегодняшней практики, и ей, рожавшей в последний раз десять лет назад, предписали родить четвертого, во имя собственного спасения. Родился Григор, а Вергине, выздоровев, умерла лишь в глубокой старости.
Летом 1945, сразу после войны, свой первый набор провел ереванский художественный институт, в числе других поступил туда учиться и Григор Ханджян. Учеба прошла отлично, а когда пришла пора защищать диплом, выбрал для работы тему неожиданную и, на первый взгляд, скучную донельзя: что-то о V съезде коммунистов в Лондоне в 1907 году. И что тут думать, скажут многие, сиди себе и изображай вождей пролетариата.
К шаблонам Григор питал отвращение – это был диагноз, осложненный неугомонным геном бунтарства. Он просто не мог отойти от правила, согласно которому на картине в такой тематике в центре композиции должен был фигурировать Ленин, но — в 1951 году, еще при жизни Сталина – вторым выписал не вождя народов, а Степана Шаумяна, упоминания о котором не особенно привечались тогда пропагандой.
Он кажется маленьким сейчас, этот бунт, но в то время дело могло закончиться, если повезет, лишением диплома, но все обошлось, чем была подтверждена справедливость стародавней сентенции о смелости, берущей города. А еще через два года Григор становится самым молодым в Союзе художников Армении, и быстро избирается в правление.
В КПСС Ханджян так и не вступил — от слов "никогда" и "вообще", и это тоже было бунтом, долженствовавшим означать, что высот творческой карьеры и больших "престижных" заказов ему не видать. Так думали все, и он сам, быть может, только ему было все равно – а высоты и заказы сами ложились под ноги.
Ханджян как-то с удивлением отметил, что даже не мог предположить, насколько важную роль в его творчестве сыграет жанр книжной графики, иллюстрации. К нему он обратился еще в институте, вначале иллюстрируя произведения Ованеса Туманяна.
Когда все вокруг, а самое главное – он сам, убедились, что это получилось хорошо, пошли те самые заказы, что могли уйти партийным, да не ушли. Это доказало, впрочем, лишь то, что бесталанных членов КПСС оставлять совсем без работы было не комильфо, а к беспартийному гению они и тогда липли сами.
Всесоюзная выставка книжной графики в 1965 году проходила в Москве, и Ханджян был полон решимости на ней выставляться. Но он же не мог просто взять – и поучаствовать, с каким-то проходным материалом, или даже очень хорошей графикой, но к какой-нибудь заурядной и заунывной книженции, которую мало кто откроет и еще меньше будет заметивших "картинки". Нет, конечно – Ханджян представил четыре иллюстрации к поэме Паруйра Севака "Несмолкаемая колокольня".
Поэма о Комитасе и Геноциде уже прошумела в Армении, а тогда, хоть и официальное разрешение из Москвы отмечать траурную дату армянской резни было на носу, тема эта по возможности замалчивалась. Но Армения – республика маленькая, шедевр Севака прочли практически все, поэтому настаивать на не-издании книги уже смысла не было.
Руководство республики тоже созрело для этого. Правда, сам Севак, встретившись случайно в городском транспорте с Ханджяном, и узнавший о намерении художника в такой не совсем подходящей обстановке, счел себя обязанным предупредить иллюстратора об огромном риске.
Ханджян – не из трусливых, он отправляет в Москву целых четыре рисунка, каждый – на разворот, получая оттуда ожидаемо восторженные отклики. Странным было то, что восторг выразили официальные устроители, что было как раз сюрпризом. Потом четыре рисунка превратились в девять.
Через некоторое время все девять работ представили в Доме художника, на выставке, посвященной столетию Комитаса. Прямо в зале к Ханджяну подошел первый секретарь ЦК республики Антон Кочинян – говорят, он вопросительно и требовательно посмотрел в глаза мастеру.
"Надо издавать", — сказал Ханджян, и распоряжение о запуске проекта было дано мгновенно.
А еще рассказывают, что ту выставку все-таки закрыли немного раньше объявленного срока – по вечерам, с наступление темноты, люди зажигали свечи у дверей Дома художника, и это молчаливое освещение почему-то сильно обеспокоило ответственных товарищей в Москве.