Адам и Ева из Карчевана

ЕРЕВАН, 19 сен — Sputnik. Старики рассказывали, что село Карчеван в Сюнике возникло давно. Но в начале была легенда. Влюбленные скрывались от гнева родственников, которые не разрешали им быть вместе, и тогда они бежали из родных мест.

За ними послали погоню, и юные влюбленные вынуждены были скрываться. Они прятались в расщелинах скал, голодали, мокли под дождем, изнывали от жары. Но однажды удача наконец-то им улыбнулась, пройдя по дну узкого ущелья, с отвесными трудно проходимыми склонами, они вышли в небольшую окруженную со всех сторон скалами равнину. Здесь их никто не смог бы найти. Опоясывающая этот плоский участок земли горная гряда надежно скрывала ее обитателей от посторонних глаз.

Здесь было очень красиво: поросшая лесами чаша из гор, а на дне — кусты дикого шиповника. Вблизи журчал ручей, воздух был свеж и напоен тонким ароматом цветущих трав и цветов. 

Влюбленные поняли, что никуда отсюда не уйдут. Они здесь и остались. Потом родились дети, а со временем поселение разрослось. Так и возникло село Карчеван. Есть двоякое толкование названия этого села. «Карч» по-армянски значит «короткий», имеется в виду самая короткая дорога до реки Аракс, по которой проходит граница с Турцией. «Аван» — «поселок», «местечко». А второе толкование «керч», то есть «ущелье» — поселок в ущелье. Меня устраивают оба.

Впервые мне посчастливилось приехать в Карчеван погостить у родственников еще в советское время. Тогда сюда добраться было не так просто. Нужен был пропуск. Ехали на поезде, и где-то от города Ленинакан (теперешний Гюмри – областной центр Ширакского марза) в вагоны поднимались пограничники, которые сопровождали курсирующие вдоль границы составы. Ясное дело – государственная граница совсем рядом.

В село прибыли глубокой ночью. Родственники нас препроводили в дом, и я сразу же отправилась спать.

После утомительного путешествия огромная перина показалась райским ложем. Я провалилась в шерстяную пену матраса и, накрывшись тяжелым теплым одеялом, забылась глубоким сном.

Утром, когда проснулась, попыталась заправить постель. Тетушкин смех привел в смущение. Ей было весело наблюдать, как я пытаюсь ворочать неподъемными одеялом и подушкой. В селах постельные принадлежности играют ключевую роль в приданном невесты, и чем матрасы, одеяла и подушки объемнее, красочнее, чем больше шерсти и пера пошло на их изготовление, тем статуснее семья девушки. 

Потешившись вдоволь над моими попытками навести порядок, тетушка пришла мне на помощь. «Вот, когда сможешь самостоятельно постель заправить – тогда, значит, пришла пора замуж выходить», — сказала, добив меня окончательно.

Я сконфузилась. Ничего, думаю, пусть смеется, деревенские любят над городскими поприкалываться. Вышла на балкон и оробела.  Перед моим взором предстали величественные горы, устремленные ввысь, местами поросшие зеленью — все же еще май — словно ожерелье из малахита. А в низине, дома селян, утопающие в розовых кустах. Пунцовые, розовые, белые розы — они источали восхитительный аромат.

Дух захватило от такой красотищи… Наверное, так выглядели описанные в любимых в детстве волшебных сказках сады, где обитали прекрасные девы-пери…

В этом далеком горном селе веками жили люди, занимались своим нелегким трудом: разводили скот, выращивали фрукты и овощи, охотились, пряли, и ткали, пекли хлеб – армянский хлеб — лаваш.  

В свой первый приезд в Карчеван я впервые увидела, как пекут лаваш. И тондыр я увидела впервые в жизни. Глубокая яма, стенки которой обмазаны слоем глины, а на дне — дрова. Когда дрова сгорают и превращаются в угли, стенки накаляются и на них пекут тонко раскатанные листы теста.

Это сегодня лаваш хорошо известен во всем мире, но тогда, мне все это было в диковинку, поэтому когда мои тетушки взяли меня с собой в тонырную, где они должны были печь лаваш, я была в диком восторге.

Их было несколько молодых женщин. Темноокие, брови дугой, с длинными косами под платками, крепкие, кровь с молоком. Легкой походкой, смеясь и подшучивая друг над другом, шли они к пекарне. Расселись вдоль стен,  приступили к делу. Кто-то просеивает муку, кто-то месит тесто, кто-то раскатывает его тонко-тонко, а потом самая опытная легко подхватывает и вмиг укладывает это расплющенное полотно из теста на прямоугольный лоток и шлепает его на раскаленную стенку тондыра.

Раскраснелись он жара печи, но им привычно, не унывают, кто-то затянул звонким голосом песню, остальные радостно подхватили.    

Через какое-то время лаваш начинает источать волшебный аромат, и тогда женщина, подхватив пропеченный лист тонким металлическим прутом с крючком на конце, вытаскивает его из тондыра, где он истомился, покрывшись словно бусинами золотистыми пупырышками, и кидает его на специально отведенное место.

Первый испеченный лист лаваша по традиции честно делится между всеми присутствующими, и мне тоже достается кусок. Хватаю его, обжигая пальцы, дую изо всех сил и ем.

Нет ничего вкуснее на свете свежеиспеченного в тондыре лаваша!  Его вкус не сравнить ни с чем, потому что он наполнен теплом стольких рук, женских, ласковых рук матерей, пекущих его для своих любимых. 

Лаваш для нас не просто хлеб, пусть даже «армянский», как его сегодня принято называть. Для нас он нечто большее, он как посыл наших далеких предков хранить очаг, растить детей, заботиться о близких. Без лаваша в наших семьях не обходится ни одно застолье, будь оно радостное или печальное.

И звучит слово «лаваш» по-особому, когда произносишь, словно бархатным лоскутком коснулся щеки.

Лингвисты по-научному трактуют его значение, указывая на индоевропейское происхождение. Трактовки самые разные, но суть не в этом. 

У меня свое понимание значения «армянского хлеба» (да простят меня языковеды за смелость): «лав» в переводе с армянского означает «хороший», а «аш» (прошу прощение еще раз) я трактую как «ашхар», то есть «мир». Лаваш – «хороший мир».

Мне такая версия очень нравится, потому что ничего не может быть для человека важнее хорошего мира, и в этом мне слышится напутствие предков, завещавших хранить для потомков нашу землю, наш мир.