Немногие знают, что Сергей Донатович Довлатов — известный прозаик и журналист, — был армянского происхождения. Будучи в юности другом Иосифа Бродского, Евгения Рейна, Анатолия Наймана, ему так же, как и им, несладко пришлось в советскую эпоху.
Он рано стал писать, но из всех многочисленных попыток напечататься в советских журналах ничего не выходило. Набор его первой книги был уничтожен по распоряжению КГБ. С конца 60-х ХХ века Довлатов стал публиковаться в так называемом "самиздате", а в 1976 году некоторые его рассказы были опубликованы на Западе, за что он был исключен из Союза журналистов СССР. В 1978-м из-за преследования властей он эмигрировал в Вену, а затем переселился в Нью-Йорк.
Издавал "лихую" либеральную эмигрантскую газету "Новый американец". Здесь одна за другой вышли его книги: "Невидимая книга", "Соло на ундервуде", "Зона", "Заповедник", "Наши" и др.
Он наконец-то добился большого читательского успеха, печатался в престижном журнале "New-Yorker", став вторым после Владимира Набокова русским писателем, печатавшимся в этом солидном издании.
Всего два лета Сергей Довлатов был экскурсоводом в Пушкинском заповеднике Псковской области: 1976-1978 гг. Много сезонных советских туристов побывало в этом тихом провинциальном местечке — "Пушкинских горах".
Зная прозу Довлатова, сегодня становится понятным, что это были не лучшие годы жизни писателя в СССР — его не публиковали, ему угрожали, ничего в жизни не клеилось… А он водил толпы обывателей, показывая им "аллею Керн", домик "няни Пушкина", известный Дуб уединенный. Да и он сам, высокий, под стать знаменитому дубу, вел экскурсию, как он сам писал, в "свободной манере изложения".
У знаменитого, воспетого великим гением дуба (правда, это был уже не пушкинский, которого погубила гроза, а заново посаженный), рядовая экскурсия завершилась неожиданным экспромтом: острая и нерешенная тема измены жены Пушкина, ставшей причиной гибели поэта, выросла в бурную дисскуссию. Помнится, дискутировали долго, серьезно, стараясь придти к единому мнению. Тогда Довлатов увлекся, проводил параллели, блистал эрудицией, забыв, что он всего-навсего простой экскурсовод за какие-то восемь, но, как он писал, "честно заработанных рублей".
"Чем лучше я узнавал Пушкина, тем меньше хотелось рассуждать о нем", — напишет впоследствии Довлатов. Но приходилось смиряться, "механически исполнять свою роль", сдерживать раздражение, подавлять естественное презрение к обывателям, которые ничего не понимали ни в поэзии, ни в жизни поэта.
"Туристы приехали отдыхать. Местком навязал им дешевые путевки. К поэзии эти люди, в общем-то, равнодушны. Пушкин для них — это символ культуры. Им важно ощущение — я здесь был. Необходимость поставить галочку в сознании. Расписаться в книге духовности…", — писал Довлатов.
Но, быть может, в этот единственный раз Сергей Довлатов нарушил свое обыкновение: он неожиданно раскрылся, вышел из им же созданной непроницаемой "скорлупы", показав свое настоящее творческое лицо.
Он был где-то сумбурный, легко возбудимый, но несгибаемый духовно, как пушкинский дуб, вопреки расхожему мнению, что природа обделяет высоких ростом талантом. Довлатов нарушил и эту "заповедь": при высоте физической показал высокую планку духовности.
