О том, что он видел на войне, как потом восстанавливался, о своем творческом пути и предках, спасшихся от Геноцида, Бабаян рассказал в эксклюзивном интервью Sputnik Армения. Беседовала Лаура Саркисян.
— С какой целью Вы на сей раз посетили Армению?
— Мы с семьей приехали посмотреть страну. Не могу сказать что часто, но стараюсь регулярно приезжать в Армению. У нас насыщенная повестка — побывали уже во всех интересных и исторических местах — в Гарни, Гегарде, Матенадаране, поедем в музей Геноцида армян и посетим мемориальный комплекс "Цицернакаберд".
Моя бабушка из Вана. Я не знаю подробностей спасения ее семьи, но спаслись они чудом, обосновались в Кировабаде. Дед из Геташена — Нагорный Карабах. Подробностей не знаю, не потому что не интересно, а потому, что бабушка нам не рассказывала.
— Есть ли в Армении какое-либо конкретное место, где вам особенно хорошо?
— В Армении мне везде хорошо, так как самое главное — не место, а люди. У меня давнишние друзья здесь, и когда мы встречаемся, нам всегда хорошо.
— Как Вас изменили или повлияли командировки в зоны боевых действий?
— Самое яркое после таких командировок ощущение — здорово, когда мир. Я это чувствую физически. Теория — это одно, в ней многие вещи кажутся очевидными, в реальности все иначе.
Ирак, война, 2003 год, "томагавки". Самолеты атакуют, вокруг пожары, взрывы, гибнут люди. Наша командировка закончилась. От Багдада до сирийской границы нам необходимо было проехать 600 километров. Так вот, весь этот путь я, оператор и ассистент смотрели в небо. Не забуду эти 600 километров напряжения: самолеты наносили удары по движущимся автомобилям. Мы едем и думаем, не дай бог, и нас… Доехали до границы, прошли 20 шагов и оказались на территории Сирии. Помню, сел на бордюр, закурил сигарету и каждым мускулом осознал, что вот здесь я в безопасности, и весь этот ужас позади. Позади ощущение потенциальной жертвы.
Там, в зоне боевых действий, ты выходишь из отеля, едешь на съемки, пишешь текст к репортажу или отправляешь материал в Москву и не знаешь, попадет ли в тебя эта ракета или бомба. Конечно, всегда надеешься, что этого никогда не произойдет, но гарантий ведь никто не дает. Отрабатываешь в таких условиях долгое время, и вдруг — проходишь каких-то 20 шагов и оказываешься в безопасности. Непередаваемые ощущения. И каждый раз понимаешь, что самое главное — это мир.
— А когда Вы потом смотрите свои репортажи из горячих точек, не возникает ли ощущения, что не удалось полностью отобразить пережитый и увиденный ужас?
— Такие ощущения бывают, так как любой материал имеет ограничения по времени, хронометражу. Иногда смотришь свои репортажи и понимаешь, что они сырые, что можно было сделать иначе. Но в момент работы главное — не это. Важнее снять, смонтировать и показать миру. А иной раз смотришь и удивляешься, как это тебе удалось?!
Помню, мы снимали спецназ Саддама Хусейна (бывший президент Ирака — ред). Эти ребята у нас в кадре разрывали овцу, ели лягушек, выпрыгивали из вертолетов без парашютов. Попасть на эти сьемки в Ираке было невозможно, однако мы это сделали.
В Сербии нам удалось снять сбитый самолет-невидимку. Мы приехали в село, на окраине которого было болото, а там — подбитый самолет. Мы бросились помогать местным жителям, чтобы вытащить из болота самолет. Сейчас, когда смотришь на все это, думаешь, много ли людей во всем мире видели невидимку, а тут у меня еще и кусок от его крыла. И тогда думаешь, как тебе это удалось?!
— После всего увиденного, пережитого как Вы восстанавливаетесь психологически?
— В первые дни, после всех этих событий не спится. В командировке привыкаешь к режиму бомбардировок. Мы были в Югославии, где самые интенсивные бомбардировки начинались в два часа ночи. Мы с оператором в отеле Белграда сняли два номера, окна моего выходили на одну сторону, его — на другую. В районе часа мы вставали у своих окон и ждали пожара. Это означало, что сюда попал "томагавк". Так мы ехали к этому месту наугад, снимали.
Вскоре командировка закончилась, и мы приехали в Будапешт. До вылета в Москву оставалось два дня. Эти дни в гостинице ровно в два ночи мы вскакивали, как по команде, не понимая где мы, что с нами происходит. И так после каждой командировки. Потом проходит время, немного расслабляешься. На дачу поедешь, на работе чем-то загрузят.
— Вы, будучи инженером, выбрали профессию журналиста. Как так произошло?
— Я окончил институт связи в 1991 году. Попал по распределению во Всероссийскую радио и-телевещательную компанию на должность инженера. Эта компания впоследствии стала холдингом, объединяющим в себе телеканалы "Россия 1", "Россия 24", "Культура", "Вести ФМ", "Маяк". Мы начинали с того, что таскали мебель и осваивали какие-то магнитофоны. Через два года я понял, что хочу стать корреспондентом. Отправился к главному редактору службы информации и радио России и попросил принять меня на должность корреспондента.
Главред очень удивился и сказал мне: "если бы речь шла, чтобы посадить тебя за пульт звукорежиссера, ты бы с этим справился, а по поводу корреспондента я сомневаюсь, так как не знаю, как ты пишешь". Я сказал, что мы можем попробовать и так меня взяли на трехмесячный срочный договор, с условием, увольнения со своего основного места работы. Родители были очень удивлены, поддержал только отец.
Одним из первых заданий стало освещение митинга в районе станции метро "Октябрьская", который впоследствии перерос в массовые столкновения. Я отработал все эти события с первых минут и даже был арестован в момент передачи информации.
После этого задания мой испытательный срок был сокращен до двух недель, меня взяли в штат. Через два месяца я вел свою программу под названием "Соседи: события недели в странах Ближнего Зарубежья". Далее, с 1994 года, я начал работать в программе "Вести", по истечении шести лет стал политическим обозревателем программы "Время" на Первом Канале. Последние восемь лет ведущий программы "Право голоса" на ТВЦ.
