ЕРЕВАН, 27 ноя — Sputnik. Знаменитый писатель ХХ века Михаил Афанасьевич Булгаков был связан с армянами еще со времен гражданской войны на Северном Кавказе, а затем и в Закавказье, говорится в статье доктора филологических наук Роберта Багдасаряна, опубликованной газетой "Еркрамас".
Решивший стать писателем молодой киевский врач побывал во Владикавказе, Грозном, Тифлисе, Батуми, куда забрасывала его противоречивая российская действительность десятых — двадцатых годов бурного века.
Татьяна Кисельгоф, первая жена писателя, в своих воспоминаниях пишет: "Осенью 1919 г. пришла повестка от белых… Дали френч, шинель и отправили во Владикавказ… Булгаков жил тогда в комнате у каких-то армян…" Несомненно, даже это недолгое "житье-бытье" среди местных армян уже дало ему определенные представления как о конкретных людях, так и в целом о нравах и обычаях армянского народа.
Среди первых тесных знакомств следует выделить в качестве конкретной и долговременной настоящую дружбу — на всю жизнь — между русским писателем и тифлисской красавицей армянкой Марией (Марикой) Чмишкян. Уже прочно осев в Москве, Булгаков в 1928 году вдруг загорается желанием поехать в теплые края — в Тифлис и Батуми.
В воспоминаниях второй жены писателя, Любови Белозерской, уделено довольно много места этому знакомству, как она пишет, "с молодой и очень хорошенькой девушкой", которая впоследствии много лет была связана с их семьей и которой "выпала печальная доля дежурить у постели умирающего писателя Булгакова в качестве сестры милосердия и друга".
Известен факт, что Марика, приехав в Москву в 1929 году, благодаря Булгакову выходит замуж за его приятеля Сергея Ермолинского. Супруги Ермолинские долгие годы составляли незыблемый круг тепло принимаемых в булгаковском доме армян.
В 1927 году семья Булгаковых знакомится с семьей выдающегося армянского композитора Александра Спендиарова.
Белозерская писала, что центром внимания была интересная "светло- и обильноволосая девушка армянского типа", которая подружилась с ними и стала их преподавательницей английского языка. Дочь Спендиарова Марина обладала незаурядными творческими способностями: "она пела, рисовала, проявляла артистический дар, была и талантливым педагогом". В свою очередь Марина Спендиарова вспоминала об одной из их встреч: "…мы с папой были у Булгаковых. Когда я пришла, Михаил Афанасьевич, Любовь Евгеньевна и папа сидели вокруг стола. Меня поразило то, что папа такой грустный, поникший… Чувствовалось, что в сутолочной Москве он соскучился по Армении…" Летом 1930 года Булгаков вместе с женой слушал оперу Спендиарова "Алмаст". Белозерская в своих воспоминаниях сообщала о том "неизгладимом впечатлении", которое произвело на их семью "прекрасное произведение армянского композитора".
С 1930 года писатель уже работает в МХАТ в качестве режиссера-ассистента. Именно в этот период он сближается с видными московскими армянами — Георгием Якуловым и Рубеном Симоновым.
Живописец и театральный художник Якулов, живя в одном доме с Булгаковым, был тесно связан с литературной и актерской средой. Современники писателя считали нашумевшую "Зойкину квартиру" навеянной именно "якуловскими реалиями", находя прототипом героини пьесы жену Якулова — экстравагантную еврейку Наталью Шиф. После же блестящего спектакля вахтанговцев, декорации которого были "откровенно списаны" с дома на Садовой, за студией Якулова прочно утвердилось прозвище "зойкиной квартиры"…
Яркий исполнитель роли Аметистова в "Зойкиной квартире" известный актер и режиссер Рубен Симонов неоднократно встречался с Михаилом Булгаковым — как по творческим делам, так и не "творческим" (обильные армянские застолья). Работа над интереснейшей пьесой шла успешно, и Симонов как-то заметил: "Можно понять, как я был счастлив и как дорого для меня было доверие Булгакова". Сам актер всегда подчеркивал, что они, живя рядом, часто виделись, и их встречи доставляли обоим большую радость. Об этом свидетельствуют также дневниковые записи третьей жены Булгакова — Елены Шиловской, отмечавшей, что дружба артиста с Булгаковым длилась до последних дней жизни писателя.
У Булгакова было множество контактов и деловых отношений с руководством МХАТ, в частности с Рипсимэ (Рипси) Таманцевой — секретарем дирекции театра и личным секретарем К.Станиславского, которая имела явное влияние на выдающегося режиссера.
Эта умная и обаятельная армянка привлекла также симпатии четы Булгаковых, была посвящена порою в их семейные дела и жена писателя тепло отзывалась о ней в своих воспоминаниях. Так, Елена Булгакова писала, что "Рипси — одна из немногих, которая приветствовала наш брак", при этом замечая, что эта "весьма колоритная и влиятельная личность" почти "правит" театром…
Другой влиятельный армянин в театре, директор МХАТ в 1939 г. Григорий Калишьян, "пересекался" с Булгаковым по поводу намечавшейся постановки новой пьесы писателя о молодом Сталине — "Батум", так и, впрочем, не состоявшейся, насколько известно, из-за нежелания самого "вождя народов"…
С середины 30-х годов крепнет связь Булгакова с выдающимся музыкантом и дирижером Большого театра Александром Мелик-Пашаевым. По воспоминаниям жены писателя, "Мелик", как его обычно звали в московском дружеском кругу, не только душа всех приемов и вечеринок, но и деловой и серьезный участник читок и прослушиваний на квартире Булгакова.
Реакция на его новые пьесы и другие сочинения таких талантливых и умных людей, как Рубен Симонов и Мелик-Пашаев, была очень важна для легко ранимого и где-то даже мнительного Булгакова, а полные огня, жизни, бурного армянского темперамента и гостеприимства друзья всегда "соответствовали" обстоятельствам, поднимали творческий и "боевой" дух писателя, окружали его искренней любовью и дружбой порою в самые трудные минуты.
В последние годы жизни Булгакова гостей в его доме поубавилось, не потому, что его преследовали неудачи и от него "отстранились", отошли, а лишь потому, что самому писателю уже серьезно нездоровилось… Шумные застолья и встречи с множеством "действующих лиц" сменились у Булгакова со все нарастающей тягой к уединению, даже к какой-то отрешенности. Он теперь предпочитал, чтобы приходили только "свои". Безусловно "своим" был и Мелик-Пашаев, который вспоминал, как в доме писателя в минуты душевного подъема они веселились и даже озорничали, как дети, изображая тех или иных деятелей МХАТ.
Старые верные армянские друзья не забывали гостеприимный дом и после смерти Булгакова. Многим из них трудно было теперь переступать этот порог, где всегда царили приподнятая артистическая атмосфера, шутки, беззлобный розыгрыш, смех, веселье, и теперь встречать сковывающую и непривычную тишину…
Весной 1940 года, спустя несколько недель после кончины писателя, Мелик-Пашаев делился с вдовой Булгакова: "…Все, что привелось бы сказать, таким было бы неделикатным, было бы таким пустым и не соответствующим моему чувству к незабвенному Михаилу Афанасьевичу. Передо мной лежит открытка. С нее глядят на меня вдумчивые ласковые глаза. Большой умный лоб перерезан размашистым, крупным почерком. Все! Все во внешнем мире, что осталось мне от любимого друга, — да еще четырехручный "Щелкунчик", подаренный им давным-давно, в первые дни счастливого знакомства. Как ужасно сознавать, что все это было!" Мелик-Пашаев сокрушался, что все, связанное с Булгаковым, осталось в прошлом и ничего уже не вернуть, не возродить…
Окидывая взглядом прошлое Булгакова, с полетом творческого духа, подлинными страстями и жизненными бурями, невольно наполняешься осознанием того, что все это реально было: в череде лет, и в радости, и в беде, в самые трудные времена рядом с мастером магического слова были и простые, и выдающиеся армяне, и обогащение их было, безусловно, взаимным и плодотворным, пишет Роберт Багдасарян.
