Шестьдесят лет, прожитых Эрнестом Барсегяном — до обидного малый срок для такого таланта. Это подтвердит любой, кто знал Эрнеста. Вместе с тем жизнь мчала его вперед таким бешеным галопом, что прожитые им 60 лет вместили в себя все 120, и это тоже подтвердит любой, кто знал Эрнеста лично. В этом октябре певцу, художнику и спортсмену исполнилось бы восемьдесят, а декабрь… В декабре 1997 года он ушел.
Эрнест Барсегян не сильно дружил с точными науками. Это была небольшая плата судьбе, все остальное давалось ему с невообразимой легкостью. Скорее стильный, нежели богемный, он всегда привлекал к себе внимание.
Дело было не только в изысканном вкусе при выборе одежды, умении выбрать лучше вино и пристрастии к самому благородному табаку — в 60-е годы с этим часто возникали проблемы. Все решала его харизма, хотя само это слово тогда еще никто не знал.
Да, это была именно харизма, помноженная на врожденный аристократизм. Даже вид спорта для вполне успешных, почти профессиональных занятий он выбрал максимально аристократический — фехтование.
"Прогулки по планетам" великого армянина, или Как взбешенный Кемурджиан луноход заправлял >>
Через двадцать лет после кончины Эрнеста его вспоминают во всех трех ипостасях — спортсмен, вокалист и художник. Может, я ошибаюсь, но, кажется, он и сам до конца не определился, кем в большей степени был. Со спортом все было понятно, преграду возраста пока никто не одолел, но вот с вокалом и живописью…
Кажется, он и не думал определяться. Просто занимался тем, что его волновало больше всего, к чему душа лежала.
Уверенный в себе, не знавший комплексов (стеснительным не место на сцене), Эрнест Барсегян был начисто лишен зазнайства и нахальства. Это сочетание двух отсутствий отмечает в нем певец Эдгар Карапетян, вместе с Барсегяном выступавший с Государственным эстрадным оркестром Армении под управлением Константина Орбеляна.
На гастролях Карапетян не один месяц прожил с Барсегяном в одном гостиничном номере и наверняка знает, что говорит. Певец вспоминает, что когда пришла пора получать звания "заслуженного", Барсегян сказал ему: "сначала ты, потом я". Эдгар Карапетян до сих пор удивляется этому поступку: редчайший, говорит, случай в неоднозначной и конкурентной, часто — завистливой, и уж точно неуступчивой артистической среде.
Наверное, Барсегян понимал, что не звание красит человека. Решил стать заслуженным артистом республики немного погодя — какая разница.
А потом вдруг понял, что занимается не тем, чем хочется. Его уговаривали не уходить из вокала, ведь только-только начались гастроли, поездки одна за другой, в том числе западные страны; для некоторых в те годы шанс поехать за кордон мог перевесить все, включая семью. И для многих перевешивал.
А вот для Эрнеста Барсегяна не перевесил. И близко не подступился. Девять месяцев в году быть в разъездах, вдали от семьи — это было не для него. Да и живопись тянула.
Он, в основном, писал портреты, хотя и в иных жанрах оставил после себя предостаточно полотен. Но его портреты… Эрнест Барсегян пользовался еще одним редким своим даром: он умел почти мгновенно анализировать и понимать человека, даже если видел его впервые в жизни. Говорят, через полчаса в незнакомой компании он уже мог поднять тост за любого присутствующего и выдать речь так, что люди потом удивлялись — откуда этот незнакомец все о нас знает?
Армянское око Гюлера: Стамбул без султанской позолоты >>
Вот и портреты писал так же. В первые полчаса разговора, за чаем или кофе, с рюмкой коньяка или без происходило буквально "сканирование" собеседника: маэстро определял его характер, особенности и индивидуальности. Потом писался портрет — невероятно точный и глубокий.
Чтобы все было чин чинарем, мольберт был и не нужен: осталась масса его набросков, сделанных в аэропортах и на вокзалах, парках и кафе — портреты Орбеляна, Чекиджяна, Фрунзика… Легче перечислить, чьих портретов Эрнест Барсегян не написал. Из интересных ему людей, конечно.
…А потом наступили темные, во всех смыслах, времена в Армении. Он освещал их своим светом, как мог, насколько хватило. Проживал два года в один. Свой собственный свет Эрнест не экономил. И ушел, как только перед страной вдали завиднелся хоть какой-то просвет.
