Леонида Енгибарова можно назвать человеком не для всех. Он просто пошел от обратного — взял и сломал догму, согласно которой клоун, коверный обязательно должен только падать и кувыркаться, иногда смеша зал шутками разной степени качества. До него коверные заполняли паузы между выступлениями других артистов, а когда на арене был Енгибаров, дрессировщики и эквилибристы выходили, чтобы дать ему отдохнуть.
А все потому, что Енгибаров ввел в клоунаду поэзию, философию и мудрость — а ведь эти три элемента всегда просились в жанр, и придворные шуты королей — те, чьи имена остались в веках — далеко не всегда только дурачились. Или дурачились-то всегда, но порой так, что летели их головы.
Старенький деревянный дом в Москве, в Марьиной роще, где Енгибаров прожил почти всю жизнь, был свидетелем становления гения. А ведь сначала он поступил в институт рыбного хозяйства, недоучился: увлекся боксом, ушел в физкультурный и стал даже мастером спорта. Бокс, вообще-то, здорово помог в его недолгой жизни — оказался полезен и прямо, и косвенно.
Мать очень переживала, что у сына нет специальности — бокс она за таковую не считала. Когда Леонид принес ей диплом об окончании циркового училища, где специальностью значилось "клоун-мим", она заплакала. Наверное, и от радости, и от печали одновременно — вроде профессия, но слишком уж клоунская какая-то…
Он просто встал и ушел – что так и не смогла забыть дочь великого Чаренца >>
Быть может, именно слезы матери и укрепили намерение Енгибарова быть непохожим на других коллег, тем более, что он и так был "непохожим", иным, тоньше, мудрее. "По ночам у вас будут болеть плечи от бесконечных тренировок, распухать кисти рук и наливаться кровью глаза. Все это, конечно, тяжело, и все-таки это рано или поздно забывается. Вот только одно никогда не забывается — это когда ты стоишь на двух руках, медленно отрываешь одну руку от пола и понимаешь, что у тебя на ладони лежит земной шар".
Поэтами рождаются, и Енгибаров сделал свое искусство поэзией, так, что над его репризами и номерами редко смеялись, чаще проливали слезу, а обычно — задумывались. Его пластика показывала драму души сильнее, чем любое литературное произведение. "Мир пантомимы полон звуков и красок, он гремит и грохочет, смеется и аплодирует, шумит вокзалами и поет с эстрады, и тихо шепчет слова любви", — говорил он.
Енгибарову выпало редкое для большого художника счастье — быть признанным при жизни. Не то, чтобы даже враги, в его жизни напрочь отсутствовали и недоброжелатели, а завистники, конечно, были, как же без них. Но какие-то неактивные, не вредные. Марсель Марсо восхищался Леонидом Енгибаровым.
Бесконечно одинокий, он был окружен поклонниками и поклонницами, и в этом одиночестве еще один парадокс явления "Енгибаров". Женщинам, сходившим по нему с ума, несть числа — например, из слухов, ходивших вокруг его отношений с Ярмилой Галамковой, чешской журналисткой, можно составить увесистый том. Они не спешили с регистрацией брака — это тоже было поводом для пересудов: то ли Ярмиле был нужен только ребенок от Енгибарова, то ли она состояла в антисоветской (или "античехословацкой", не разбери-поймешь) организации, и не хотела впутывать его в крамольный мир, а может просто не смогла жить с артистом, который и дома-то не бывает практически никогда.
"Долгорукий" армянин Иосиф: католикос, так и не взошедший на трон >>
Так или иначе, у них родилась дочь Барбара, в Праге, далеко от отца, а потом Ярмила погибла в автомобильной катастрофе. Это родило новую волну слухов — якобы аварию устроили специально, чтобы ликвидировать неугодную социалистическим властям журналистку.
Енгибаров всегда говорил, что если он гений, то умрет, как Пушкин, в 37 лет — так оно и случилось. В то лето 1972 года вокруг Москвы горели торфяники, стоял смог и нечем было дышать. 25 июля ему стало плохо, врачи ехали долго, причиной смерти была названа хроническая ишемическая болезнь.
Сказать, что это была трагедия для тысяч людей — не сказать ничего. Торфяники горели, а в день похорон Енгибарова их стал тушить проливной дождь. Он не отпугнул пришедших на похороны. Марина Влади напишет в книге о Высоцком: "Среди твоих любимых артистов есть один, нежность к которому у тебя безгранична. Его зовут Енгибаров. Он молод, в нем все прекрасно. Он тоже своего рода поэт, он заставляет смеяться и плакать публику — и детей, и взрослых. Однажды тебе звонят, и я вижу, как у тебя чернеет лицо. Ты кладешь трубку и начинаешь рыдать, как мальчишка, взахлеб, и кричишь: — "Енгибаров умер!".
"Выстрел" Иосифа Орбели: как ученый-армянин оберегал историю от турок и нацистов >>
Фактически, единственная женщина, с которой Енгибаров не расставался никогда, была мама. Он боготворил ее, а ей, которой выпала ужасная судьба — хоронить собственного сына, ненадолго пережила его, всего на два года. Далеко еще не старая, она просто не смогла.
