Марина Цветаева, знавшая обеспеченную жизнь не понаслышке, но лишь в детстве и юности, забыла о ней быстро. Жизнь Цветаевой – это драгоценные вина-стихи и сплошные лишения, моральные и физические. Впрочем, о ее жизни написаны тома.
Она родилась 26 сентября, но отмечала день рождения 8 октября, в день поминовения Иоанна Богослова по православному календарю. Дочь профессора филологии и искусствоведения Московского университета и пианистки, Цветаева была обречена на органическое слияние с искусством. Но кто мог предположить в свое время, что ее стихи взорвут пространство русской поэзии – пространство, которое трудно удивить гениальностью.
А в жизни было всякое – эмиграция, возвращение, период абсолютной нужды, просветы в виде копеечных переводов… И ведь не только Бодлера с Лоркой переводила – с конца 1939 года переводы для нее становятся хлебом насущным, единственным источником существования. "Выбирать не приходится, она переводит подряд все, что ей предлагают, не зная языка, по тупым, безграмотным подстрочникам, стихи зачастую несуществующих поэтов, которые внушают ей свою бездарность", - писала Мария Белкина о Цветаевой.
И мало радости, что у иных и таких заказов не было, а за Марину Ивановну просил Фадеев. Благодаря этому ходатайству она хоть что-то зарабатывала.
Ох уж эти поэты: "слава богу, мы - не Швейцария", или Зеленые чернила как повод уволиться>>
Армянскую поэзию Цветаева почти не переводила, предоставив это бескрайнее поле другим – Анне Ахматовой, в частности. Но у Цветаевой была встреча, оставившая на нее глубочайшее впечатление – как и на ее собеседника, Аветика Исаакяна.
Дело было в Париже, в 1932 году, рассказывает Ариадна Эфрон, дочь Цветаевой и Сергея Эфрона. Ариадна Сергеевна решила написать об этой встрече, и рассказ ее был опубликован в журнале "Литературная Армения" в 1967 году.
Итак, осенний парижский вечер 1932-го, дом литератора Владимира Лебедева. Понравились они друг другу почти мгновенно, Варпет и Цветаева. И дело тут было, видимо, в сдержанной аристократичной непринужденности, раскованности в меру, характерной для Исаакяна. Он всегда вел себя вовсе не снисходительно, но как человек, которому ничего не в диковинку, он перевидал в этой жизни все, и ему нечему больше удивляться.
"Да так оно, вероятно, и было", - пишет Ариадна Эфрон.
Иное дело Цветаева – она всегда сдержанна, а в последние годы и насторожена, не ожидает, быть может, подвоха, но на всякий случай держит от себя на расстоянии. Во всяком случае, в начале общения.
Она и с Исаакяном вела себя соответственно – слушая голос, постигая скрытый смысл слов, определяя для себя друга, противника или того, о ком можно сразу забыть. Сжатая и холодная в ответах, Цветаева закрывалась легкой, на деле, завесой, которая в любой момент могла быть отдернута, а за ней – огонь великой души.
Варпет покорил Цветаеву окончательно, когда заметил, что суша без воды – пустыня, а вода без суши – полный жизни океан. Она прочла Исаакяну свои стихи, обращенные к Бальмонту, и остаток вечера прошел за диалогом двух мудрецов.
"Как они были красивы оба — он слушающий и она читающая — и как схожи в завершенности своего образа! Его изумительная крупная голова кавказца с орлиным носом и орлиным, спрятанным в стареющих грузных коричневых веках взором, его смуглая бледность, сила хребта и плеч под мешковатым сутулившим его пиджаком, крепость ладоней и нервность пальцев — и вековая усталость всего облика; и ее, все еще мальчишеская, все еще высоко занесенная головка с седеющими короткими, легкими волосами, с тонким, точным горбоносым профилем, четким ртом…
Оба выглядели старше своих лет, оба были прекрасны" - пишет Ариадна Эфрон.
Потом, по настойчивой просьбе Цветаевой, свои стихи читал Варпет, а она впивалась своим крепчайшим поэтическим чутьем в звуки неведомого языка, услышанного ею впервые в жизни, и расцвела на глазах, ушли настороженность и бледность, вырвался огонь, который для друзей, а когда поэт замолк, еще какое-то время в доме звенела тишина.
Где на самом деле родился поэт Аветик Исаакян?>>
Настоящий горный поэт – выдохнула, наконец, Цветаева, и добавила: "В начале было Слово".
Исаакян, конечно, понял эту похвалу, высшую в устах другого поэта.
"И вы не равнинный поэт", - сказал ей Варпет. Они подружились, две судьбы, которых свело провидение.
