Давным-давно, когда бесчеловечная и прижимистая советская власть еще не додумалась ставить на воду счетчики, пиво и арбузы, не уместившиеся в малюсенький холодильник "Арагац", охлаждались под щедрой струей ереванской воды — в ванне. Папы покупали помидоры багажниками, а для того, чтобы после футбольных баталий напиться от пуза холоднющего кваса, требовалось иметь накопленными пять копеек. Или позаимствовать их из пригоршни мелочи, оставленной, вместе с ключами, тем же папой на крыше того же холодильника.
Цивилизация ереванских дворов исчезла вместе со снегирями в них, когда по улице Туманяна, еще двусторонней, стало проезжать больше двадцати автомобилей в сутки. Не считая восьмого троллейбуса, конечно. Был еще автобус 45, но он жил в параллельном мире, возникал неожиданно и без расписания, проваливался в никуда и потому вечно ездил порожняком. Огромные дворы детства сжимали свое пространство, подстраиваясь под наш рост, становясь все меньше… Теперь удивляешься — где ты, могиканин, умудрялся найти столько неизведанного и познавательного на этом клочке земли.
На тему дворов Еревана того времени можно защитить диссертацию по этнопсихологии. Но только докторскую — бедолага кандидат запутается в разнообразии порядков, устоев и традиций, существовавших в таком неоднозначном пространстве. Обязательными атрибутами были "пулпулак" (фонтанчик с питьевой водой), беседка и "смотрящий" двора. Первые два предмета могли быть в количестве больше единицы, третий же существовал в единственном числе и был результатом естественного отбора. Данный им подзатыльник считался священным, обсуждению и апелляции не подлежал и часто имел продолжение в виде сурового "разбора полетов" дома, чреватому дополнительными родительскими ласками. Нашего "смотрящего" звали Аспет.
Милосская поневоле: памятник Старого Еревана превращается в руины >>
Дворовая ночь за нардами могла и не заканчиваться, а утро наступало по-разному. Для тех, кто жил в здании с гастрономом на первом этаже и по соседству, оно стартовало с грохота металлических контейнеров с молочными продуктами и напитками, разгружаемыми перед закрытым задним входом магазина. До его открытия оставалось около часа, но ни одна баночка сметаны не пропадала.
День мог начаться с соседки сверху, обожающей стирать в пять утра. Прыганье по всей квартире ее стиральной машины "Рига" лишало нижних соседей необходимости тратиться на будильник "Севани", похожий на гирю для весов, а рижская чечетка завершалась развешиванием выстиранного на балконе и истошным воплем: "Доброе утро, Аспет!". Следовало ответное приветствие зычным басом — это значило, что день начался.
Возможно, именно поэтому я — неисправимый жаворонок.
Обитатели ереванских дворов придумали способ безнаказанного присвоения государственной земли. Происходила ползучая агрессия по одному нехитрому сценарию: все начиналось с того, что жителю первого этажа надоедало видеть из окна серятину асфальта, заплеванную семечками. Он убирал близлежащий пятачок, выкапывал ямку и втыкал туда саженец или молодое деревце, которое подпиралось простой деревянной конструкцией. Происходило это, разумеется, весной, а к осени вокруг высаживались цветы.
“Тайна ереванского двора”: Михаил Галустян заинтриговал подписчиков >>
Цветы топтать было нельзя, но мы играли в футбол, и, чтобы оградить растения от поползновений мяча, крохотный садик обносился заграждением — обычно сеткой в половину человеческого роста. За год-полтора количество флоры увеличивалось, территория, огражденная сеткой, постепенно расширялась, а кульминационный момент наступал, когда хозяин высаживал виноградную лозу, сооружая необходимые для нее стойки и перекладины. Так что очень скоро латифундия в пару-другую десятков квадратных метров была обнесена уже оградой высотой метра в два. Внутри ставились столы и скамейки, где опять же играли в нарды или просто обедали семьей в летний зной.
Вот поэтому люди редко расстраивались, когда им выписывали жилплощадь на первом этаже. Впрочем, латифундистами могли быть и жильцы с этажей повыше, в таком случае они становились совладельцами с теми, перед чьими окнами разбивался сад. Ни один чиновник никогда не потребовал снести ограду и выкорчевать растения.
Распространены были совместные общедворовые мероприятия. И это далеко не только мойка ковров и шерсти с последующим коллективным выбиванием последней. Почти обязательными были проводы в армию, свадьбы и поминки, причем всегда в собрании участвовали и жители окрестных домов. Тогда ведь и они считались непосредственными соседями…
Парни, что провожали соседских девочек до дому, проходили очень придирчивый фейс-контроль, хотя слова такого в те времена не знали. На молодого человека, провожающего сюда впервые, смотрели долго и пристально, запоминая, но не подходили — мало ли, может, одноклассник провожает после вечеринки, и больше здесь не появится. Но если провожание становилось тенденцией, парень отзывался в сторонку. Те, кто уходил без повреждений, обычно больше не возвращались. Если же подконтрольный "фейс" бывал немного подпорчен, но его обладатель имел наглость все равно провожать девушку, то это ничего, кроме уважения, не вызывало. Стало быть — серьезно парень относится к нашей девчонке, такому можно ее доверить. Могли и друзьями стать, но, как минимум, свободный доступ во двор отважному провожатому открывался.
Немаловажной частью дворового менталитета были разговоры в беседке или в чьем-нибудь садике. Нередко говорили нарочито громко, чтобы было слышно всему зданию и те, кто сидят дома, были в теме и могли принять участие в разговоре. Особенно это касалось летних вечеров — люди кто на балкон выбегал, кто из окна вливался. Темы бесед в нашем дворе задавал таксист дядя Смбат, но когда он отлучался на смену, свято место не пустовало.
Армянская трагедия: одно из старейших зданий Еревана на грани исчезновения >>
Здание наше было одним из первых ереванских кооперативов, строила его Академия наук, но первые и последние этажи заселялись очередниками. В результате семьи сотрудников академии соседствовали с сапожниками, таксистами и криминальными авторитетами, и такая смесь многому научила. Дети сапожников учились от нас экзотическим словам типа "кокос" или "Чехословакия", а мы приобретали опыт починки кранов, лазания по стройке и как надо убегать от сторожей абрикосовых садов.
В одном мы были спокойны — мы просто не представляли себе, что можем однажды проснуться и увидеть посреди двора котлован для новостройки вместо бахчи дяди Аспета. Бахча была вечна, а вечность эту олицетворяла сетка вокруг этой самой бахчи, служившая нам футбольными воротами. Мяч иногда попадал в его цветник, ломал красивую розу, Аспет аккуратно срезал цветок и уносил домой, в вазу.
Ему и в голову не приходило ругать нас за наш футбол.
